Два брата - Страница 26

— Нисколько. Вы беседовали когда-нибудь с Прокофьевым?.. Не правда ли, мужественная фигура?

— А, право, не обращала внимания! — равнодушно проронила Нина. — О чем он будет со мной говорить?

— Что он здесь делает?

— Да я почем знаю? Управляет на заводе, а что он делает — мне-то какое дело? Знаю только, что молчит, и это уже большая рекомендация. Так надоели все эти умные разговоры. Ужасно надоели. Ну, пойдемте… Или вы, быть может, хотите остаться с барышнями?

— Вовсе не хочу! — рассмеялся Николай.

— И даже вовсе! — засмеялась Нина, вбегая в густую аллею. — Это очень мило с вашей стороны. Если бы сестры услышали, то я бы вас не поздравила.

— И вы шутить охотница, как я посмотрю, Нина Сергеевна.

— Что значит: и вы?.. Кто еще шутит?

— Прокофьев.

— Будто? Разве он умеет шутить?

— Еще как ядовито.

— Вот как!

— Вы бы с ним поближе познакомились. Право, очень интересный человек.

— Довольно мне и вас… И вы интересный!

— Я завтра уезжаю.

— Так скоро? Надоело?

— Не то… Пора и честь знать…

Нина на секунду задумалась, потом внезапно усмехнулась и проговорила:

— Вы решили непременно завтра бежать?

— Не бежать, а ехать. Бежать еще рано.

— И не придется… Куда вы торопитесь?

— Дела…

— Дела? — переспросила она, взглянула на Николая и рассмеялась. — Какие у вас дела?

Николай и сам рассмеялся.

— Останьтесь! — проговорила она вдруг повелительным тоном, улыбаясь в то же время так нежно и ласково, что Николай на мгновение притих и изумленно взглянул на Нину.

— Вы хотите? — прошептал он.

— Хочу.

— Так я останусь на один день.

— А на два?

— Пожалуй, и на два! — улыбнулся Николай.

— А на три?

— Вы… вы тешитесь, Нина Сергеевна… видно, вам в самом деле в деревне очень скучно!

— А то как же!

Николай любовался молодой женщиной с нескрываемым восторгом. Он взглядывал на ее пышную грудь, на ее сверкавшие ослепительной белизной плечи и вздрагивал пробуждающейся страстью молодости.

А Нина Сергеевна шла себе спокойно, точно ничего не замечая, шла вперед, в глубь аллеи, медленно обрывая на ходу сорванную ветку.

— Что же вы молчите, Николай Иванович? Останетесь три дня?

— Три дня — слишком много. Пора к старикам.

— Как хотите. Я вас прошу, потому что (она нарочно сделала паузу)… потому что с вами скучать веселей, право. Не то, что с Алексеем Алексеевичем.

— Умных разговоров не веду?

— Во-первых, умных разговоров не ведете, а во-вторых…

— А во-вторых?

— Юный вы еще… Не совсем изломанный… и то редкость!

— Благодарю за честь…

— Не благодарите пока. Поблагодарите после.

Нина произнесла последние слова как-то особенно, подчеркивая их.

— Впрочем, вам это полезно! — произнесла она, как бы отвечая на свои мысли.

— Что полезно?..

— Наблюдать людей! — рассмеялась она.

— Вы все говорите нынче загадками, Нина Сергеевна.

— Такой стих напал.

— От нечего делать?

— Пожалуй, что и так! — промолвила она и лениво зевнула…

— А с Горлицыным пробовали скучать?

Она улыбнулась.

— Пробовала, но только он невыносим, хотя, говорят, и ученый человек. Впрочем, для Нюты Штейн он будет превосходным мужем в немецком вкусе. Она будет молиться на него, вязать ему чулки и дарить ему детей, а он будет, в качестве гениального человека, третировать ее. И оба будут счастливы.

— Вы, как посмотрю, мрачно смотрите на людей.

— Ах, если б вы только знали, как они мне все надоели, эти ваши петербургские развитые люди. Я их довольно насмотрелась. До тошноты надоели, ей-богу. И все говорят, говорят, говорят, — как им не надоест! Скучно слушать. Вы вот хоть не имеете пагубного намерения развивать меня, и за то с вами не так скучно.

— Разве другие пробовали?

— Пробовали, — рассмеялась Нина. — Все, много их там, все пробовали. Горлицын даже химии учил меня.

— Вас — химии?

— Меня и… вообразите… химии! Недели две занимался, а потом рассердился и бросил, увидав, что я хохочу и над ним, и над его химией. Присухин все-таки умнее: он химии меня не учил, но больше говорил о назначении женщины и о прелести быть другом и помощницей такого замечательного человека, как он. Разумеется, не прямо, а больше в своих красноречивых речах. Всего было! — протянула Нина. — Но самая скука в том, что обыкновенный финал всех этих попыток…

— Руку и сердце? — подсказал, смеясь, Николай.

— Вы угадали! Ужасно глупая у них манера ухаживать. Они воображают, что умные разговоры — самая лучшая увертюра к любви. Да они, впрочем, разве умеют любить? Так только, умные слова о любви говорят. Заранее знаешь, чем все это кончится, и только ждешь, скоро ли признание, или нет. Все это ужасно скучно.

Говоря, что все это «ужасно скучно», Нина Сергеевна опустила голову и в раздумье подвигалась вперед по аллее.

— Знаете ли, какой я вам дам совет, Николай Иванович, благо вы еще молоды, а я уж не молода.

— Вы… не молоды?

— Мне двадцать восемь лет, молодой человек! — произнесла она как-то степенно. — Никогда не резонерствуйте перед женщиной и не играйте комедии любви. Это может очень дорого стоить.

— Никогда не буду! — шутливо проговорил Николай.

— Не смейтесь. Теперь я серьезно говорю.

— Вас не разгадать: когда вы серьезно, когда нет.

— Выучитесь… Надеюсь, мы с вами останемся друзьями, и вы не удивите меня признанием. Правда ведь?..

— А если?.. — улыбнулся он.

— Тогда с вами будет скучно…

— И вы рассердитесь?

— Рассержусь.

«Так ли?» — подумал Николай, взглядывая на Нину.

— Так рассердитесь? — повторил он.